первая запись

Dyenhtyybq xtkjdtr tcnm xtkjdtr bcnbyyysq b tve dtljvj ,jktt yt;tkb xtkjdtre bp gkjnb.

(“внутренний человек есть человек истинный, и ему ведомо более, нежели человеку из плоти” - Клава Английская)


???

(no subject)

вначале 
 
был рай

На деревьях, убранных серебром сновидений, плакали яблоки. Яблоки плакали. О том, что рай был вначале. И листва утешала их, нежно.

Тихо, боясь нарушить царственную гармонию девственного леса, я шел по тропе, и она привела меня к входу в пещеру. По древним неровным ступеням лежал мой путь во вторые врата, и этот отрезок прошел я молча, не обращая своего взора на скользкие стены, которые дышали тяжелой мудростью.

Я оказался в подземном храме, залитом голубой водою, от ступеней, заканчивающихся за моей спиной и до другого конца этого зала, над водой, был натянут на канатах мост, по нему осторожно перешел я к третьим вратам. Это были врата, сделанные из мореного дуба, с коваными петлями и висящим кольцом, которое я поднял и повернул вправо. Скрипя ненавистью, дверь отворилась, и я вышел из пещеры — на берег озера.

На берегу, спиной ко мне, стояла женщина, она смотрела вдаль, у ног ее плескалась пена. А вода в этом озере была черной.

Она ступила в эту воду, замерла на миг, снова сделала шаг, снова застыла, и еще один шаг — так она стала отдаляться от меня. И я смотрел.

Вот отчаянной птицей ушла под воду тонкая полоска ее трусиков, после чего я обратил взор на спину. Я был заворожен плавностью и гибкостью движения ее позвонков — они несли в себе миллион аккордов, они играли в натянутых струнах кожи, и я понял, что она молода.

Все что угодно могла сделать она со своим лицом, но спина сохранит правду. Спинку не скроешь. Ей было семнадцать, не больше. Это значит, ей неведомо было еще иное измерение жизни, и мне захотелось плакать.

Я душил слезы в горле, пока не увидел мать — она распахнула облака далеко в небе над озером, озарила мир светлой ясностью, и я разрешил быть слезам. Так отворились четвертые врата.

Она закричала. Так кричит чайка в последний раз.

Без покаяния вошла она в черную воду. Я плакал и смотрел.

Теперь над водой была только ее голова, и густые волосы извивающимися змеями стали расходиться по воде в разные стороны — казалось, еще миг, и они разорвут ее череп на части.

Когда же она утопилась, я увидел веретено.

Это была моя рука, сама по себе. Мне больше ничего не принадлежало на том берегу. В лицо мое ударил северный ветер. А на крутом склоне за моей спиной уже колосилась пшеница. Это тоже были чьи-то руки.

И я воспользовался этим шансом. Присев у кромки воды, я опустил веретено в воду и стал водить рукою по черному зеркалу, в надежде, что ушедшая от меня еще сможет вернуться назад, на берег. Но спасительную жердь схватила не та рука, которую я помнил; не та душа, которая манила за собою на всем пути в моих снах...

— Кто ты, моя рыбка?
— Не знаю.
— А ты подумай, головастик мой.
— А я не хочу.

..И тогда я проснулся.

Сбросил с кровати томик стихотворений Арсения Тарковского.

Так начался белый день.


КАМЕНЬ ЛЕЖИТ У ЖАСМИНА
ПОД ЭТИМ КАМНЕМ КЛАД.
ОТЕЦ СТОИТ НА ДОРОЖКЕ
БЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ ДЕНЬ.


Зачем я встаю каждое утро, подхожу к раскрытому окну с ножом в спине, зачем спрашиваю у голубей, воркующих на моем подоконнике, время? Ведь даже во сне я вижу, что 


В ЦВЕТУ СЕРЕБРИСТЫЙ ТОПОЛЬ,
ЦЕНТИФОЛИЯ, А ЗА НЕЙ -
ВЬЮЩИЕСЯ РОЗЫ,
МОЛОЧНАЯ ТРАВА.


А книга лежит на полу, она как ребенок. Слова хватают меня за босые ноги.

Не нужны слова. Ведь можно жить, не просыпаясь.

Жить, не зная ни имени, ни лица, и никого не спасая, и не спасаясь.

Но я иду заваривать кофе, открывать двери, включать выключатели и готовиться к тому, чтобы не спать долго-долго, потому, что вспоминаю: птицам — время, гнездам — двери, пшенице — слезы, мне же — пережить сон, пройти путь, а на заре дать крошки птицам и сорвать со стены последний лист календаря.

Чтобы знать: надежды больше нет, она утонула и вернуться в рай невозможно.

Просто, чтобы знать это. 


НИКОГДА Я НЕ БЫЛ
СЧАСТЛИВЕЙ, ЧЕМ ТОГДА,
НИКОГДА Я НЕ БЫЛ
СЧАСТЛИВЕЙ, ЧЕМ ТОГДА.

ВЕРНУТЬСЯ ТУДА НЕВОЗМОЖНО
И РАССКАЗАТЬ НЕЛЬЗЯ,
КАК БЫЛ ПЕРЕПОЛНЕН БЛАЖЕНСТВОМ
ЭТОТ РАЙСКИЙ САД

Любовь распахнула мне облака далеко в небе над озером.

Любовь озарила мир светлой ясностью.


2005-2006.
Верхний регистр: стихотворение Арсения Тарковского "Белый день" (1942 год).
© Copyright: Алесь Красавин, 2006

аутистично

Это не вечно

Я живу в городе. Город состоит из перегородок.
В городе живут люди. Если посмотреть, везде линии перед ногами.
Говорят: это мой город. Это люди.

Они переступают через линии.

Что такое линия?

Линия — это стена. Если линейку поставить на парту и подпереть ее ластиками, будет перегородка, ведь за партой сидят два человека, не один. Две тетради в линейку.

Почему я сижу с Янкой?
Почему Янка сидит со мной?
Это не вечно.

Если в стену вбить гвоздь и повесить зеркало, впереди будет то же, что сзади, если смотреть в зеркало.

Только лучше не смотреть.
Не смотреть, не говорить, не возмущаться, если стена.

Из города можно уехать. Ведь можно жить в лесу или в поле. Хотя и там будут линии: провода и заборы.
Можно уехать за границу — то же самое будет.

Если скучно, надо написать письмо.

градусники

Ртуть

Есть на свете холодные люди, они очень красивые, только несчастные — сердца их бьются, как хрустальные бокалы.

По осколкам холодных сердец идут, теплые люди, закаляют ноги.

Теплых людей много, а холодных меньше.

Труднее же всего повстречать в этой жизни человека с горячим сердцем. Он всего один, и пока его как бы нет.

Просто его сердце разорвано на множество частей и находится в градусниках.

Для того чтобы появился этот  человек, надо разбить все градусники. Ничего больше не надо делать, ртуть сама потечет.